Вы 97-й посетитель этой странички
Страничка была создана (обновлена): 2016-09-09 14:03:16
Пустыня
Он пришел с пустыни. Он так жаждал чая. Это была его невинная страсть.
Он забрел в этот пустой дом… Обветшалый, брошенный давно кем-то, покинувшем или этот пустынный свет, или этот белый свет. Заглянув в мелкий домик из песка и деревянных дровьев, он увидел как большое количество окон и дыр освещают круглое помещение, вернее, цилиндрическое. Это был один большой зал. И странно, он начал ощущать аромат.
Он вошел в цилиндр. Перед его взором по центру маленького мира стоял полуразвалившийся круглый стол. Он бросился к нему, медленно от усталости и жадно от жажды.
Этот волшебный напиток благоухал из горящего термоса. Он сделал глоток, другой, ощущал, как горячая энергия перетекает по всему телу, гоняя кровь. Появлялась одна приятная картина за другой. Энергия качала аромат в мозг, вызывая ощущения.
И чувствовал он, будто бы по плечо в горячей морской воде. И солнце палит, морской воздух, с цветочными мотивами. Он хотел полностью вобрать в себя впечатление. Он решил не задерживаться на мелководье и проплыл дальше. Но куда бы он ни заходил: дальше, влево, вправо, далече прежнего места по другую сторону, глубже или мельче не становилось, и горизонта суши было не видать.
Постепенно цветочные мотивы становятся ярче, примешивая свежие, травяные. Это исходит не только из воздуха, а больше от самого моря. Стало жарче, гораздо жарче. Вода стала почти кипяченной, как в хорошей бане. Пар пошел из воды. Становясь почти туманом. Но пары больше напоминали струи, которые в знойном морском воздухе проглядывались.
Он посмотрел вниз – вода приобрела коричневый цвет. Внезапно горячая волна охватила его, и он нырнул с головой. И узнал его, этот аромат. Он глотнул.
«Это же чай, тот самый - удивился он. – Может, я в той самой чашке чая?» Он был уверен, что это такой приятный сон и наслаждался ощущением всем телом…
Пошел дождь. Он глотал чаинки. Он пил чай.
Открывши глаза, сначала один, второй будто бы слипшийся, не хотел, он обнаружил, что находится снаружи, без крыши над головой. А жар объял его горячим вихрем. А желанная влага осталась потом от крепкого сна, и тонкими ручейками он стекал к проснувшимся ресницам. Ладонь покрыла пыль измельченными кристаллами. Он поднес ладонь, прищурившись, к носу. Разглядывая частички, он обнаружил, что все они на самом деле не имеют того оранжевого цвета. Так это освещение? Он взглянул на солнце: оно разгоралось ровным желтым цветом, уходящим в оранжеву, которая размешивалась в облаках и уходила в пустынь. Кристалльчики блестели и увеличивались. И увеличивались. И вот они заняли все пространство обозримого: ракушки, свертки, рогалики, декоративные цветы, кубики, кубки, кубы, кружки и шарики, бацилловидные палочки, завитки и спирали, уродливые камешки. Путник мотнул головой, и все рассыпалось. Песок осыпался с пальцев, исчез в воздухе.
Что это было? Он снова набрал песку и разглядывал, налетел ветер и занес в щелки пелену. Глаза заслезились. Влага потекла по щекам, он слизнул — и понял, как ему хочется пить. Все пять часов он пробыл в пути. Ему нужно было добраться до деревушки Занча, точного названия он не знал. Маршрут ему начертали первые гостеприимцы в пути. Что ему было нужно? Куда он шел? Это было известно только ему. Цель загадочного путешествия погубила его сопутников, остальной путь должно преодолеть одному.
Еще они сидели на расписном ковре, по-мусульмански сложив ноги, общаясь знаками и письменно на арабском — который он еще мог понять. Когда-то он работал в архивах с арабскими рукописями, но вживую этот язык никогда не звучал в его тогдашнем бедном на впечатления пространстве, в провинциальном российском городке.
Бедуин спросил: куда он отправляется в путь и за чем (зачем)?
Путник ответил: за одним сокровищем.
Мужчина подмигнул ему: правая часть лица покорежилась и ус поднялся в образовавшейся смеховой складке. Кожа его была землистая, в трещинах, как корка серозема.
И бедуин изобразил воображаемый маршрут: он и сам не раз путешествовал в соседние места, так шла торговля с обиталищами-островками, на чем они существовали, отправляясь в ближние-дальние края. Бедуин объяснял, что путь не займет столько времени, сколько заняло собирание людей, возов и верблюдов. Здесь — сверкал он улыбкой и разносил руками воздух — пустыня богата оазисами.
Солнце достаточно утомилось, высоко светя над окружающим, устало спустилось к краю земли, соблаговолило засветить над самой поверхностью золотой своей корочкой. Ввечеру были бедуинские пляски. Сверкнул сребронож в черных волнах танцующих, да сапожки отстукивали ритм, точь-в-точь в вой певцов, удивительно тягучих, сильных, пронзительных (именно пронзительных, рвущих человечье естество в мясо). Да трещал костер сквозь вату сна, блестел и загас.
На холоде они тронулись. В холодное время и в темные сутки вероятность миража была не так высока. Но холод был так же жесток, как дневная жара. И белая кожа странника никогда не обнажалась, не видела света. От этого было так тесно, что он с удовольствием ступал по расписанным коврам — чувствовать движение воздуха, ощущать человеческое тепло, искусственно создаваемое в жилищах.
Шли они день, ночь, день, ночь, день, ночь, день… Пути их неизбежно разошлись после Занча. Перед глазами путника пробежали синие (и уже оттого прохладно-жидкие) прозрачные стрелки подводных рек. Восход-заход солнца на ясном небе давали ориентир в сторонах света. Следует встать посреди сторон света. Кусты гуще на юг, слева — восход, справа — будущий заход, впереди — путь, что должен продлиться… еще столько-то километров. Позади прохладный, влагой напитанный север, турецкий, европейский, российский и, наконец, арктические куски мороженого. Кушать землю, кушать лед, пить из рек-морей, глотать ненавистный городской ливень, напоиться влагой морского воздуха берегов Сочи или Варны...
Следующая передышка где-то поблизости. Запасы воды утаяли. Себе самому путник казался до злости прожорливым, ненасытным. Еще вот-вот, в прошлой лабораторной жизни, норма умещалась в не меньше десяти кружках жидкости ежедневно. Он раздражался на себя, чуть не плача, слезы глотал, тоже сухие, как он сам. Пот стекал с него и крал остатки влаги в его иссушенном теле, а лицо покрылось обожженной корой.
Близился закат, двигаться надо было на восток. До следующей стоянки столько-то верст — еще день как целая жизнь. Может есть что-то поближе? Сжалься, судьба.
Песок. Песок. Песок везде. В любой щели: в рукавах, сапогах, в вороте, песок в глазах, в ногтях. Песок в кожных порах… Песок в слезах и в поту. В воздухе ветер несет не свежесть, а песок. Никакой желанной влажной свежести, с которой в паре ветер. Только сухота и сухопутная дорога. Самое простое теперь тяжко: идти — ноги уходят в песок, дышать — он засыпает ноздри, смотреть вперед — глаза превращаются в щелочки от слишком яркого желтого бескрайнего света, и здесь тоже прячутся песчинки, осыпаются на реснички и норовят проскочить вглубь, в тело, стать его кровью, обратить его в песчаного человека.
Противный городской дождь, металлически стучащий, свинцовый, пахнущий смазочным маслом, оседающем жировато на руках — и он теперь мечта. Хлорная, белесая, пышная от пузырьков и состава, текущая по ржавому водопроводу и стекающая в квартирные ванные, московская вода — тоже. А этот застывший, пятнистый, жидковатый чай в пакетиках — радость. А серая-серная пресная вода в подмосковной заводи — сказка. А тинистое, водорослевое, цветущее, пахнущее, солянистое море, что остается на коже пленкой — счастье. И солнце, от которого можно деться в пучину, с головой, с головой.
Издохшая, чувствительная шея передавала сигналы: трудно дышать. А кожа онемелая, в темнице тканей и желтой пыли. И ногти, заткнутые песком, не дышали. С бровей и бороды сыпалось, и на ресницах. Тело было горячее — снаружи обожженное, внутри изможденное, организм будет бороться с новыми условиями, пока не адаптируется и не сменит свое состояние окончательно с повадок северо-влажной российской среды на южно-сухие континентальной пустыни.
Послышался плеск воды. Журчание становилось все отчетливее. В воздухе очерчивался пар, который превращался в очертания, в цветные черты оазиса. Он прорисовывался в воздухе, как будто невидимый художник наносил естественные краски жизни, заполняя пустой воздух грунтом пара, затем переходя в цвета, блеклые, но тон за тоном расцветали они и густели, наполнялись реальностью.
Сперва теоретически подкованный путник посмотрел на компас: все верно, дорога на юг. Затем, отбросив сомнения, отдавшись сердцу, он устремился в сине-зеленые цвета. Морской воздух был так явственен, что человек по-настоящему задышал. На самом деле, воздух был не освежительнее пустынного: он был просто духотой, но он же был влагой. Поры его облезлой кожи впитывали влагу и поблескивали, потные росинки бежали по лицу. В глазах защекотали слезы и полетели вниз, на черную землю. Стало очень по-пляжному, захотелось скинуть одежду и лечь на пышущую паром землю, она блестела, как яства в жаровне, горела и шикала. Или ему казалось. Но еще привлекательнее журчал ручеек. Где? Слева? Справа? Юго-западнее? Точно не севера: тот остался в прошлом с его сухой пустотой пройденного пути.
Его ноги утопали в рыхлой, сочной земле, это было приятно, как воспоминания о родине. А в черных глубоких следах проступала вода. Возможно, здесь как раз подземный источник. Неподалеку действительно есть точка оазиса-передышки — сверил он с картой, — и двинулся по чмокающей почве. Она была словно живая и (да!) она целовала его.
Журк-журк — позвали его ближе. Когда он очутился в самой гуще звука — никаких признаков воды не оказалось здесь. Зато вырос в нескольких шагах колодец. Журч-журч — иди ко мне, взывало из глубин. Ахх… Переливы звуков: гурр-гурр-гурр…
Тяжелее и тяжелее было отрывать ноги от вкусной земли. И сдавленнее дышало тело. Это, быть может, от нарастающего желания. Стенки холодные, мокрые. Кожей воспринималось обостреннее все то, чего так давно не ощущалось. Выветрились из памяти все влажные страницы ощущений. Забылось. А теперь: вот как по коже бежит вода. Он опустил руку в колодец, прохлада обуяла его. Он наклонился над бездной. Выкраденные солнцем испарины воды разосталались туманом. Туман залепил глаза. Ничего не видно. Он закрыл глаза. А ноги погружались, погружались. Рука уходила в холодные разводы. Под другой, что оперлась о холодный камень, колодец сыпался, ссыпался, рассыпался. И вода хлынула на его слабое тело и пустила его в водоворот. Волна подхватила его и понесла куда-то вниз. Его обняли за талию, вскинутые руки хватали беспомощно ветер, Но и он оказался мощным течением и занес над тонувшим новую волну. Вот уже по шею он был в потоках. Они стали горячими, жгли тело, растирали его, стирали его с лоскутами, что бывшие одежды. В рот хлынула новая волна. Он заглотнул ее, не в силах отказаться. Сплюнул: песок. Он уже залепил глаза и пробрался в ноздри. Дышать. Дышать… Дышать…
Хрр-рип. Помогите! СОССС… Сосут, засасывают, рассасывают. Чмок-чмок — отозвалась пустыня.
По другой версии: Человек причмокивал губами, сонные веки блестели на новом солнце, слышалось тяжелое дыхание и глубокий храп. В горле пересохло. Сон залепил глаза, едва дышащие ноздри, оглушил, заковал члены, спаял разум и воображение под своей пеленой, и погружение продолжалось.